— Боюсь, — усы нерадостно дернулись вниз, — ни в какой. Профессор Молтбафф в отпуске. А вы, прошу прощения, с какой целью интересуетесь?

— С самой что ни на есть важной, — я напустил на лицо соответствующее выражение и пошарил в кармане. — Только позвольте мне ее не озвучивать. Уж слишком тонкая и серьезная… — раскрытое удостоверение легонько хлопнулось о стол бдительного охранника, — …ситуация.

Едва взглянув на синие печати, вахтер сурово свел брови на переносице.

— Частный детектив, значит? Неужто мастер Молтбафф взялся за старое?

— Смотря о каком старом речь, — осторожно уклонился я.

— Ну… я, право, — усы нервно задрожали, — в самом деле, как же… Знаете ли, ходили слухи…

— Полноте, милейший, — я спешно выпустил на лицо ободряющую улыбку, — уж мне-то вы можете сказать все, что угодно.

Впервые за последние дни мне встретился одушевленный, который и впрямь что-то знал.

— Ну, знаете ли… Только учтите, — и без того румяные щеки вахтера стремительно темнели, — я-то лично никуда со свечой не подглядывал, просто слышал… всякое.

— Смелее, — во всем мире в тот момент не было слушателя внимательнее и участливее меня. — Что же говорят в народе?

Лицо вахтера приобрело мятущееся выражение.

— Вы же понимаете, сведения эти крайне деликатные…

— Я, поверьте, с другими и не работаю.

Усы на мгновение застыли и вдруг взорвались отчаянным шепотом.

— Ну что ж, скажу, но уж вы, мастер… — он еще раз скользнул прищуром по удостоверению, — Брокк, не подведите. Чтоб никому ни-ни, вы же понимаете… Дело деликатное. Сколько я мастера Молтбаффа помню, все время он был строгий такой, с женским полом — скромен, даже чересчур. Студентов держал в узде, они при нем чуть ли не по струнке ходили. Но ведь поди ж ты — пронесся тут намедни слушок…

— Намедни — это когда? — уточнил утомленный анонсами я.

— Намедни — это намедни, — нахмурился вахтер, почесывая лоб. — Точно не упомню, но с месяц, а то и полтора назад кто-то обмолвился, будто профессор вечерами девиц легкомысленных посещает, да не простых, а Тронутых!

— Фу! Не может быть! — Я без труда подыграл ему, изобразив на лице крайнее отвращение.

— Может и не может, — азартно сверкая глазами продолжил вахтер, — а только против молвы мастер Молтбафф не выстоял. Да не сказать, чтобы очень уж он и пытался — руки опустил, лицо сделал постное и отрицать ничего не стал, так что, считай, признался. Сверху на него стали смотреть косо, снизу — студенты, то есть, — со смешками. Пару недель профессор держался, давил тоску, а потом запил. Мое-то дело маленькое — за входом присматривать, но ведь у входа-то все поговорить и останавливаются, — усы вспушились, прикрывая затаенную гордость, — вот я и слышу… всякое. — Вахтер остановился перевести дух, и я немедленно заполнил паузу.

— Так что же, лекции он больше не читал?

— Читал, — откашлявшись, махнул рукой усач, — только реже. Его же к молодняку пускать перестали… Постойте! Вы к кому?

Пока он, одарив меня извиняющимся взглядом, чинно шествовал к новому незнакомому посетителю, я достал из кармана блокнот и принялся спешно покрывать бумагу выжимками из сбивчивого вахтерского рассказа. К возвращению собеседника я вусмерть расчеркал целую страницу, но свел-таки слова усатого привратника со скупым на подробности рассказом Карины. Выходило, что профессор прекратил визиты в цирк как раз когда в Университете узнали о его пристрастиях. Если бы у шантажа был запах, сейчас бы ощутимо засмердело.

— Прошу великодушно извинить, — чем-то довольный вахтер, демонстративно не заглядывая в блокнот, обошел меня и принялся степенно оглаживать усы. — Работа превыше всего.

— Прекрасно вас понимаю, — рассеянно ухмыльнулся я. — Так вернемся же к разговору. Итак, месяц назад…

— Да-да, месяц назад. В общем, мастер Молтбафф, позвольте сказать личное, отреагировал на скандал недостойно. Он как будто вообще перестал следить за собой. Не буду говорить о небритом лице и помятом сюртуке, но от него, прошу прощения, воняло! Каждый раз мне не хотелось пускать профессора в Университет, но лекции же никто не отменял. Конечно, как я уже сказал, преподавать в младших группах запретили напрочь, но старшие классы и факультативы он худо-бедно вел.

— Лучше ему, я так понимаю, не становилось?

— Правильно понимаете. Угасла душа, на глазах угасла. Появлялся все реже, выглядел все хуже, хотя казалось бы — куда дальше? А поди ж ты… Заговариваться начал — подчас мог стоять по пол-оборота, глядеть в стенку и бормотать что-то. И это только здесь. Представляю, как он чудил после работы. Хотя… кто-то его, говорят, видел в порту, вроде, у какого-то кабака. А может и в самом кабаке — кто ж признается, что внутрь заходит?

— А что он бормотал вы, конечно, не слышали?

— Когда со стеной-то разговаривал? Не слышал, — печально подвигал бровями вахтер. — Но как-то он и со мной заговорил. Ух, я и натерпелся…

Я закончил царапать в блокноте «замечен у кабака в порту» и вскинулся.

— Так-так? Он вас напугал?

— Не то слово! Я как раз на смену заступил, вышел с первым ударом колокола, едва, почитай, глаза продрал. Сторожа проводил, только дверь закрывать собрался — а тут мастер Молтбафф вваливается не пойми откуда. Уж на что я не из пугливых, и то едва не подпрыгнул, а он дверь рукой подпер и смотрит. Я сказать что-нибудь пытаюсь и не могу от страха — он же будто спит, только с открытыми глазами. И лицо — у мертвецов и то румянца больше. Поцарапанный какой-то весь, в синяках… Хвала Творцу, в гляделки мы недолго играли, он, все-таки, в штате, я его пропустить обязан.

— А когда это было, точнее не припомните? — я говорил негромко и осторожно, опасаясь случайно спугнуть вахтерское вдохновение. Впрочем, это сделали за меня.

— Момент, детектив, служба зовет. Любезнейшая! Вы к кому? — Он резво метнулся к некоей растерянной даме в светлом плаще.

Я нетерпеливо побарабанил пальцами по конторке. Экая же выпала удача — нужные сведения лились потоком, да еще и без надобности разговаривать с заочно неприятным субъектом.

— Так когда же все это случилось? — Я едва не рванулся навстречу возвращавшемуся вахтеру, но сдержался.

— Когда… Неделю-полторы назад. Вроде того.

— И мастер Молтбафф в то утро никак не объяснил свой ранний визит?

— Нет. Болтал он много и на редкость громко, только знаете, мастер Брокк, лучше бы он молчал, а то и вовсе не приходил. Напугал до колик, честное слово.

— Но вы же запомнили, что он говорил?

— Запомнил, как не запомнить. Я этот его голос еще долго вспоминать буду, уж поверьте. Стоял профессор прямо здесь, где вы стоите, смотрел на меня своим мертвяцким взглядом, а потом спрашивает: «Что, мол, и ты, Рикард, меня сволочью считаешь?» А Рикард — это, стало быть, я. Ну, я и отвечаю: «что вы, мастер Молтбафф, как можно?», а он: «да брось, я по лицу вижу». Представляете? Что он там у меня на лице разглядел, если я изо всех сил не дышать пытался? Мало того, что он мне, простите, тыкал, так еще и эдакое панибратство! Я, право, не знал, что сказать. А он понес какую-то уж совершенную околесицу. Все твердил, что какой-то альв его уничтожил. То ли увел, то ли погубил его лучших учеников.